Posted 29 апреля 2018,, 14:47

Published 29 апреля 2018,, 14:47

Modified 16 октября 2022,, 17:57

Updated 16 октября 2022,, 17:57

«Били для профилактики». Ставропольский оппозиционер, бежавший в США

29 апреля 2018, 14:47
Из семьянина и коллеги бывший сельский спасатель Алексей Мужецкий после президентских выборов очень быстро превратился в изгоя. Для этого достаточно было открыто высказать свое несогласие с политикой власти. В интервью NewsTracker Мужецкий подробно рассказал, как государство борется со своими гражданами.

С чего начинался ваш конфликт с властями?

В феврале 2016 года, когда я был начальником штаба хуторского казачьего общества, нам поступила информация, что местная дума готовит изменения в устав села Александровское. Раньше глава избирался на выборах — люди приходили, голосовали. Глава избирался как президент. А они захотели сделать так, чтобы выбирали комиссионно. Естественно, половина комиссии — это сельские депутаты, половина комиссии — это люди, назначаемые районной администрацией. Мы полностью теряли возможность как-то повлиять на то, кто у нас будет глава. Тут и так выборы проходят, сами видите, — подтасовки, вбросы, приписки — а сейчас вообще у нас забрали возможность хоть как-то на это влиять.

Мы очень возмутились. Администрация по этому поводу провела публичные слушания, но сделала все, чтобы народ не узнал, о чем они, и не заинтересовался. В газете была только маленькая заметка, что назначены публичные слушания по изменению в устав.

Мы пришли на эти слушания, предварительно собрав около семисот подписей против изменений. Народ возмущался очень сильно, и председатель нашей сельской думы пообещала, что наши возражения рассмотрят. Но в итоге все равно приняли решение, которое им было нужно. Они подделали итоговый протокол публичных слушаний, еще ряд документов. Мы по этому поводу подавали заявление в следственный комитет, в генеральную прокуратуру. Нам ответили, что все в порядке и нарушений не выявлено.

Потом в июле мы проводили санкционированный митинг, после которого о нас заговорили. К нам приехали из комиссии по правам человека при президенте, мы поучаствовали в их выездном заседании в Пятигорске. Но в итоге получился пшик. На митинге мы приняли резолюцию к Путину с просьбой помочь разобраться. Более тысячи подписей собрали, передали, и как в воду кануло. В итоге мы решили сами идти на выборы.

В 2016 году у нас проходили выборы в местную и краевую думу. От нашего казачества мы выдвинули 15 кандидатов, только 11 были допущены. Сами понимаете, в итоге прошли только кандидаты от «Единой России».

Что делали после выборов? Это ведь не тот результат, на который вы рассчитывали.

После выборов все затихло, мы стали никому не нужны. Начались репрессии. Меня уволили с работы. На тот момент я работал в службе «112», единая дежурно-диспетчерская служба. Учредитель — администрация района. Вот, 18 сентября выборы прошли, а 10 октября я уже писал заявление по собственному желанию. Элементарно меня подставили.

Как было обставлено увольнение?

Якобы я отсутствовал на работе в рабочее время. По законодательству, за отсутствие 4 часа на работе уже можно человека увольнять. Это является прогулом. Мне буквально за 2 недели до этого влепили выговор. Пустячный, чисто рабочий момент, такие случались регулярно. Я четыре с лишним года проработал оперативным дежурным, до этого никому дела не было. Это даже не нарушения, а просто рабочие вопросы. Надо было зацепиться и выговор мне объявили.

Через неделю, наверное, после выговора начальник меня вызывает: «Так и так… На тебя докладная. Из администрации поступило указание — уволить тебя по отрицательным мотивам, по статье. Я тебе, — говорит, — даю возможность, пиши по собственному желанию». Пришлось это сделать. Если будет у тебя в трудовой книжке стоять статья, что по инициативе работодателя уволен, то уже вряд ли куда устроишься на нормальную работу.

Как долго вы оставались без работы?

Три месяца я был в поисках работы. Пришлось устроиться в другом городе. Нашел работу в Горгазе в Благодарном, где еще год проработал.

Тогда я примкнул к сторонникам Навального. Стал активно участвовать в деятельности ставропольского штаба — распространял печатную продукцию, газеты, участвовал в кубах (ездили по городам ставили эти кубы, растяжки и распространяли периодику). В митингах участвовал, в частности последний наш 28 января проходил, против нечестных выборов — забастовка избирателей. Занимался распространением листовок в поддержку забастовки.

В какой момент вы почувствовали прессинг?

Как раз за всю эту работу 27 февраля меня привлекли к административной ответственности. Наши полицейские собрали материал толстенный, не каждое уголовное дело бывает такое. По моему задержанию провели целую операцию по опросу-допросу. Все было сказочно.

Я им пытался объяснить, что они незаконно меня оформляют по этой статье, то есть там никакой незаконной агитации. В отделе меня опрашивали более полутора часов.

Когда протокол составили, инспектор отвел меня в кабинет замначальника Александровского РОВД якобы на беседу. Там почти 40 минут мы с ним беседовали. Присутствовал и еще один заместитель начальника отдела, два подполковника. Они провели со мной так называемую «профилактическую беседу». Для меня это было смешно, потому что они пытались мне предъявить какие-то непонятные претензии, что я получаю непонятно откуда деньги, что-то типа того, что «ты агент Госдепа; мы знаем, кто тебе платит». Мне удалось сделать запись разговора, она выложена в интернет.

Они угрожали, что мной будут заниматься «другие органы». Суд, естественно, прекратил административное преследование, потому что никакого агитационного материала в этих листовках не содержалось. Судья делал запрос в ставропольский крайизбирком, оттуда пришел ответ, что в этих листовках не содержится никаких агитационных материалов: там не упоминалось ни одного имени кандидатов. Ну а призывы не ходить на выборы и не участвовать в них — это мое личное мнение. Выборы — это не обязанность, а право человека и идти или не идти на них решает каждый сам для себя.

Но заниматься политикой вы не перестали?

Перед выборами я регулярно ездил на занятия, которые проводила общественная организация «Голос». Это была подготовка наблюдателей. Я и раньше участвовал в выборах в качестве кандидата в депутаты, работал в ТИК, но на занятиях я понял, что ничего о выборах не знал, настолько все было расписано подробно и доходчиво. Поэтому, когда подошли выборы 18 марта, мы были во всеоружии. Естественно, все, кто ходил на эти занятия, выявили лавину нарушений — от самых мелких, элементарных, которые исправлялись на месте, заканчивая грубейшими, за которые предусмотрена уголовная ответственность. Были вбросы, подделка протоколов, внесение в них заведомо ложных сведений. Причем все это делалось на глазах у членов комиссии, других наблюдателей, то есть наблюдателей от «Единой России», от Путина и от Общественной палаты, которые якобы независимы. На деле они сидели и игрались в телефоны, а за выборами никто не следил.

Все выявленные мною нарушения я выложил на сайте «Карта нарушений», указал свои данные и начал писать жалобы председателю комиссии, где я был наблюдателем, писал жалобы в ЦИК, звонил им на горячую линию, писал в Крайизбирком, послал запрос на доступ к видеозаписям с веб-камер на участке. Они неделю молчали, потом пришел ответ, что якобы я не являюсь наблюдателем, что представитель кандидата, от которого нам были выданы направления, ничего нам не выдавал. Сейчас по этому поводу разбирается полиция.

В записях было отказали не только мне. Всем ребятам, с которыми я был в Ставрополе, отказали в доступе по различным поводам, потому что это прямое доказательство и повод обращаться в прокуратуру и суд. Представьте: идет подсчет голосов. Я успел заснять первый подсчет голосов. Естественно, считали с грубейшими нарушениями. Мне не показывали, за кого там стоит галочка, а просто раскидывали бюллетени по стопкам.

В первый раз подсчитали, получилось, что на 40 бюллетеней меньше, чем было выдано на руки. В принципе, это не страшно, может, кто-то забрал с собой. Председатель удаляется — у нее нервный тик, говорит, что ей нужно посовещаться. Я возразил, что нельзя прерывать процесс подсчета голосов, что это нарушение, но она все равно ушла. Вернулась и сказала, что будем пересчитывать. Пересчитали, оказалось, что на сорок бюллетеней больше, чем в урнах. После этого она сказала, что будет оглашать результаты голосования. При оглашении я ее остановил и сообщил, что она называет цифры, которые не соответствуют действительности, так как мы подсчитали по-другому.

То есть она подбила, как ей надо, чтоб все сходилось, и начала вносить эти цифры в итоговый протокол. Я ей сказал, что она совершает должностное преступление. Она ответила, что понимает, но ей надо, чтобы сошлись контрольные суммы. Над ней висит веб-камера, стоят сотрудники полиции. Я их привлекаю, говорю, что совершается преступление, призываю принять меры, а им все равно. Остальные члены комиссии тоже сидят и отводят глаза. Что-то сделать и повозмущаться пытался я один, остальным было все равно. В итоге они сделали все, как им надо, разошлись мы в полчетвертого утра со скандалом, но на все мои жалобы ответ: «Нарушений не выявлено».

Открытое давление на вас началось именно после выборов. Как это произошло?

В выходные утром я занимаюсь на сельском стадионе. Спустя неделю, 24 марта, по дороге на стадион меня перехватила машина «УАЗ-Патриот». Накрапывал дождик, машина была грязная, подъехала сзади. Оттуда вышел мужчина в черном камуфляжном костюме и в маске, схватил меня за локоть, повел к машине и сказал, что нужно задать пару вопросов. Я понял, что какие-то сотрудники. С другой стороны подошли еще двое, заломили мне руки, надели наручники. Один из них махал непонятной корочкой. Так и затолкали в машину.

Вывезли меня за село в лесополосу, остановились. Который сидел за рулем, повернулся ко мне и начал задавать вопросы: «Рассказывай, что ты, как ты, как докатился до такой жизни, зачем ты это все делаешь?» Я возмутился, спросил, зачем меня сюда привезли, зачем наручники и все остальное».

Тут начались удары справа и слева по корпусу. А тот, который сидел за рулем, начал читать лекцию: «У тебя есть дети, родители. Они все живут здесь, в Александровском. Мы знаем, где живут твои родители, в какую школу ходит твоя старшая дочь, в какой садик ты водишь младшую дочь, где работает твоя жена. Мы все про тебя знаем. Ты думаешь, что ты от нас сможешь спрятаться? Забирай все свои заявления, кончай заниматься дурью». Все это сопровождается матом и ударами. Все это продолжалось минуты три. Потом водитель спросил: «Надеюсь, ты нас понял? Если не понял, мы тебе просто оторвем голову». Потом меня отвезли на то же место, где забрали, сняли наручники и выкинули из машины.

Насколько тяжелые были травмы?

Мне нанесли небольшой вред, синяки, спустя десять дней уже прошли. Я понял, что били не с целью навредить здоровью, а для профилактики, чтобы причинить боль, сломать, подавить волю. Если бы хотели жестко наказать, наверное, вытащили из машины, пинали бы ногами.

Как вы отреагировали на угрозы?

На следующий же день мы поехали в Ставрополь. Здесь мне помогли найти адвоката, Виталия Зубенко, который занимается защитой таких, как я. Он уговорил меня написать заявление в Следственный комитет, хотя я этого не хотел — я действительно очень испугался. Больше не за себя, а за детей. Тем более, что село небольшое, тут Северный Кавказ — случиться может все, что угодно.

Мы написали заявление, сдали его в Следственный комитет 27 марта, если не ошибаюсь, а 29 марта следователь опросил меня. И на этом тишина. Мы с Виталием, адвокатом, приезжали к следователю. Виталий объяснил ему ситуацию, объяснил, что будет добиваться расследования, возбуждения уголовного дела в установленные сроки, потребовал запросить видео с камер наблюдения на двух заправках, мимо которых меня провозили. Насколько я знаю, сделано этого не было. Следователь отнесся к этому с улыбочкой, он явно не горел желанием расследовать. Не был произведен ни осмотр места происшествия — ничего. Заявление было подано, дни идут, а реакции никакой.

Что происходило с вами, пока ждали расследования?

Вскоре после этого я как-то отвел младшую дочку в детский сад. Выхожу из садика, а меня там знакомый на улице поджидает (может, и не поджидал, а просто проезжал мимо). Он сказал: «Тебе просили передать привет и напомнить о вашем уговоре. Ты должен забрать заявление». Я сначала не понял, о чем он, а потом затрусило. Я дочку из садика забрал, старшая в школу тоже больше не пошла. У жены и у родителей истерика.

Позже, может, через пару дней, в магазине в центре села произошло то же самое. Ко мне подошел другой знакомый и начал ту же самую песню. Я попытался достать телефон, а он быстро развернулся и ушел. Мне просто вот так устно передавали приветы.

Другой мой товарищ — не буду называть его фамилию, чтобы не создать ему проблем — дал мне понять, что это, скорее всего, действительно сотрудники органов. У него есть связи в этой среде. В общем, он мне выдал такие подробности, которые знал только я и те, кто все это делал. Он сказал, чтобы я был поосторожнее — могут сделать все, что угодно, потому что я наступил кому-то очень сильно на больную мозоль.

Кто это мог быть?

Активным сторонником Навального в селе был только я один. Когда я расклеивал эти листовки, поднялся очень большой шум по этому поводу. Подняла его глава райадминистрации. Именно с ее подачи началось административное преследование. Конфликт с администрацией был еще с 2016 года. Тогда меня и из казачества поперли, и с работы выгнали. В общем, решили проблему. А тут я опять начал проявлять свою инициативу, и за меня решили взяться всерьез.

Как вы решили, что нужно ехать за границу?

Виталий Зубенко изначально мне порекомендовал увезти куда-нибудь семью, чтобы им не причинили вреда. Я всем говорил, что собираюсь к сестре в Краснодар, а собирался в Москву к хорошим друзьям, которые согласились принять жену и детей на некоторое время. Знали об этом только мои родители и друзья, к которым мы собирались ехать.

Как только мы прилетели в Москву, начались звонки от следователя, что необходимо провести осмотр места происшествия, и вопросы о том, где я нахожусь. То есть я им понадобился только спустя 10 дней. И именно в этот день все очень хотели знать, где я и куда я делся. После этого мы решили, что все-таки придется из страны уезжать. Семь часов ждали рейса. Я даже из аэропорта никуда не выходил, опасался, вдруг они узнали, где я нахожусь.

В Москву мы прилетели утром 4 апреля, а в 11 вечера был самолет в США. В течении всего дня мне звонили опера, следователь, из Ставрополя начали звонить по поводу моего якобы поддельного направления наблюдателя. Говорили, что нужно встретиться, допросить. А когда мы прилетели, наступила тишина, я резко стал никому не нужным.

Улетели практически без вещей и документов?

С собой — три чемодана: детские вещи, жена свои вещи сложила. А я — в чем был: кофта, куртка, джинсы и кроссовки — все. Ну и документы мои с собой, больше ничего с собой не было. Я-то вернуться собирался. Потом связался с родителями — остальные документы они нам почтой выслали.

Как жена и дети переносят этот отъезд?

Старшая дочка плакала, потому что все друзья у нее там остались. Сейчас, конечно, легче — есть дети, с которыми она общается. Младшей четыре года, ей все интересно. Тут много детских площадок, много детей, развлечений множество. Жена успокоилась, потому что в плане защищенности здесь с Россией сравнивать бесполезно.

В местном департаменте образования нам сказали, что примут старшую дочку на обучение. Даже без официального статуса, только по туристической визе. Меня это удивило. Сказали, что и питание у нее будет бесплатное, бесплатная медицинская страховка как у ученика школы.

Тяжело, конечно. Там мы бросили все имущество — в селе остался дом, где у каждого была своя комната. Сейчас ютимся в одной комнате всей семьей вчетвером. Земельный пай в одном из колхозов остался. Осенью мы взяли квартиру в ипотеку — детям на будущее. А теперь на мне еще и ипотека висит.

Как теперь будете действовать? Рассчитываете вернуться?

Пока мы временно у родственников. Собираем документы в миграционную службу. Возвращаться я не собираюсь, для меня и моей семьи это слишком тяжело. У нас туристические визы, поэтому работать официально я не могу.

Если я вернусь, не исключено, что все начнется по новой, может, и хуже. Мы живем на Северном Кавказе, а Ставропольский край считается одной из кавказских республик — может произойти все что угодно. У нас никто особо не удивится и брошенным в дом гранатам. Вариантов множество: машина на улице собьет, просто пропаду или, как мне обещали: «Вывезем в лес, оторвем голову, и никто не найдет».

Адвокат в Ставрополе продолжает заниматься моим делом, но я не удивлюсь, если расследование дела никак не продвинется. Не было запрошено видео с камер наблюдения заправок, вообще ничего. Перспективы в этом деле я никакой не вижу. Как мне объяснил Виталий, если и дальше будут отказывать в возбуждении уголовного дела, то можно будет собрать пакет документов и подать жалобу в ЕСПЧ.

По мере возможностей я поддерживаю связь со ставропольскими активистами. В любом случае, все, что я смогу сделать, я буду делать. Я и до этого постоянно в этом участвовал и теперь останавливаться не собираюсь. Основная моя помощь — это распространение информации, и этим я буду продолжать заниматься.

После всех этих проблем вы о чем-то жалеете?

У меня одно сожаление — обидно, что у нас страна такая. После выборов мы в штабе обсуждали ситуацию, и никто не понимал, зачем были сделаны вбросы, приписки, фальсификации в масштабах всей страны. Для чего? Мы и так видели, что Путин побеждает. Пусть при минимальной явке, с минимальным отрывом. Если реально посчитать, то у него 50-55%. Он бы все равно победил. Для чего эта пыль в глаза?

Многим нашим наблюдателям по 18-20 лет, и они в первый раз с этим столкнулись. У них был сильнейший шок. Везде заявляется, что у нас правовое государство, а по факту на всех уровнях власти, начиная от участкового в избирательной комиссии и кончая ЦИК-ом, везде глобальное прикрытие. Сплошной тоталитаризм — все друг друга покрывают, причем нагло улыбаясь, врут, говорят, что все выявленные нарушения — это фейки. Представляете, как это было обидно ребятам, которые делали это все абсолютно бесплатно? Мы просто пошли и делали свое дело. Мы хотели, чтобы все было по закону. Вот это и обидно. А переезд и все остальное я пока, может, не осознал. Мы еще не вошли в колею и не совсем поняли, что переехали насовсем.

"